[Kozyreva]

Хомяк-Царевич
Рассупонилась ширинка горизонта, встало ярило красное. Выпендрился из лесу темного на лихом коне Иван-Хомяк, бурундучий сын.
Чу - по полю пыль столбняком. Скачет на Ивашкину погибель полк недобрых злых разбойников, впереди атаман тоже пакостный, с саблей кривой басурманскою. "Эх, не сносить мне буйной головушки!" - крикнул им в сердцах Иван-Хомяк, что было моченьки. "Не сносить - так не сносить, как прикажете", - молвил ему атаман, спрятал саблю свою басурманскую, да умчался в бурьян-лопухи.
Пуще прежнего скачет Иван-Хомяк, бурундучий сын, на гнедом своем сивом мерине, искать в вольном полюшке приключенишек на портки свои перелатанные. Скачет он, ободрённый победою, на спине колтун со стрелами коцает, на плече иванов лук верный, репчатый. А вокруг да вокруг да ни душеньки, ни живой, ни мертвенькой, ни хоть какой-нибудь. Степь да степь кругом, сколь хватает глазоньки. Лишь от топота копыт на траве дрова, да язык без костей заплетается. А куда ни кинь плевок - лежат черепа Верещагина войнушеньки лютенькой апофеозушкой.
Только глядь Иван-Хомяк из-под стремени - стоит посредь чиста поля столб как вкопанный, а на нем коряв-сук как пришибленный. Подкатил Иван ко столбу, слез с коня верного. Расшнуровал Иван-Хомяк лапти-онучи, наточил Иван-Хомяк коньки-лыжицы, снял Иван-Хомяк суму переплетную, разложил по землице оружье лютое - всё нунчаки свои да пассатижицы. Напоил коня свежим воздухом, накормил тумаками сдобными. Снял с коня пальто, да на сук повесил.
А сук вдруг как ссучится со столба, да на землюшку! Да как взмолится своим сучьим голосом - не губи меня Иван, добрый молодец, сослужу я тебе службу сучью - верой, правдой, комсомолкой, да известиями. Да как обернется вокруг себя красной девицей Светою в сарафане модном с лайкрою!
Удивился Иван-Хомяк, бурундучий сын, красе такой небывалой. Хотел было крикнуть что есть моченьки: "Да таких Свет сук не видывал! Да таких сук свет не видывал!" Да запутался язык, комом в горле встал.
Тут разверзлися хляби небесные, да просунулися вниз руки загребущие, хвать Свету - красну-девицу за всё, что из сарафана вытарчивало, лишь донесся её крик что есть сил на прощение: "Поищи, да найдешь меня где-нибудь, сердце доброе подскажет дороженьку - брось на землю таблетку валидольчика, куда покатится - туда и прикатится." И еще фигни подобной немеренной диктовала пять страниц мелким почерком, пять экранов монитора шрифтом маленьким, пять кассет диктофона тихим голосом.
Пригорюнился Иван-Хомяк, сел вприсядочку, обкручинился. Делать нечего - сидит, думу думает (делать нечего).
И заклял Иван-Хомяк судьбинушку свою судьбоносную - почему со мной всегда такая лыжня приключается?
Вдруг откуда ни возьмись - ничего ниоткуда не возьмется по закону сохранения материи, а выходит к нему старичок-лесничок: "Куда путь держишь, добрый молодец, поведай мне беду свою, посмеяться на старости." Рассказал ему всё Иван-Хомяк, бурундучий сын. Ничего не ответил старичок-лесничок, только выписал штраф-квитанцию за стоянку в неположенном месте, да промолвил - "Шел бы ты, Иванушка, отбивать свою ненаглядную у какого-нибудь Змея-Горыныча".
Ох, спасибо за совет, добрый дедушка, как я сам до такого не допетрил-то?
Подпоясал Иван кушак свой кафтаном, нацепил нунчаки-пассатижицы, натянул тетиву между пальцами, навострил болт булатный в голенище, натянул до бровей латы латанные, зарядил автомат калашникова, сел на коня стреноженного. Вызверился на битву лютую, да понесся куда глаза глядят.
Глядь - посреди поля стоит бел горюч камень - селитра с магнием - и говорит человечьим голосом: "Налево сходишь - по малому, что есть моченьки, направо сходишь - по большому, не сойти тебе с поля с ратного. А прямо сходишь - скоро сказка сказывается, не скоро дело делается."
Хотел было Иван-Хомяк назад повернуть, да уж конь его более догадливый несется на Змея Горыныча.
Подбоченился Иван-Хомяк к Змею Клятому, залудил кайло булатное в пуп вражий ненавистный по самую варежку, да как молвит слово грозное: "Ой ты гой еси лютый враженек, рожа хамская, все три!"
Порубал Иван-Хомяк, бурундучий сын, Змея Лютого, ослобонил красну девицу Свету из темницы, где томилась она, плёнки проявляючи.
И поженились они венцом да холодцом, не сходя с этого места. Нарожали детей полну горницу, жили долго и счастливо и умерли в один день, от одной и той же инфекции, как показала потом эксгумация.